Человеческий детеныш рождается очень маленьким и незрелым. Так эволюция
решила сложную задачу стоящую перед ней: совместить прямохождение (а
значит, узкий таз) матери, и развитый мозг (а значит, объемный череп)
ребенка. Надо было как-то выкручиваться. Поэтому в лице нашего вида
была использована обновленная и улучшенная технология, изобретенная для
сумчатых. Огромная кенгуру рожает крохотного, с креветку размером,
детеныша, который пока не способен находиться отдельно от матери. И
потом еще некоторое время донашивает его в сумке. Если он не попадет
сразу же в сумку матери – очень быстро погибнет от голода и холода.
Также и дети. Каждый младенец, приходящий в мир, на глубоком,
инстинктивном уровне знает правила игры. Они просты и суровы.
Правило первое. Сам по себе ты
не жилец. Если будет взрослый, который будет считать тебя своим,
который станет о тебе заботиться, кормить, согревать и защищать тебя –
будешь жить, расти и развиваться. Не найдется такого – значит, в этой
жизни для тебя места нет, прости, попытка не удалась.
Потребность ребенка в заботе взрослого – потребность жизненно важная,
витальная. Это не про «хорошо бы», не про «без мамы одиноко и грустно»,
это – про жизнь или смерть. Программа привязанности, обеспечивающая эту
заботу – и есть наша «сумка», предназначенная для того, чтобы ребенка
доносить, своеобразная внешняя утроба, переходный шлюз между рождением
и выходом в мир. Она заложена в тех глубоких участках мозга, которые
ничего не знают про молочные смеси, кювезы или дома ребенка. Там, в
очень мало изученных глубинах психики новорожденного, именно это
высечено на скрижалях: стань чьим-то – или умри. Третьего не дано.
Это первое и очень важное свойство привязанности, которое многое
объясняет в поведении детей. Привязанность
– витальная потребность, уровень значимости – максимальный. Без нее не
живут.
С этим обстоятельством связано правило
второе . Если вдруг взрослого рядом не оказывается, или он не
торопится заботиться и защищать, ты, малыш, сразу не сдавайся. Ты же не
просто капризничаешь, ты за жизнь борешься, тут деликатность неуместна.
Не приходит – зови громче. Не хочет – заставь. Забыл – напомни. Не
уверен в нем – лишний раз перепроверь, по-прежнему ли он – твой
взрослый и считает ли тебя своим. Тут важна бдительность. Ставка
высока. Борись!
И это вторая важная вещь, которую стоит запомнить: если ребенок не
уверен в своем взрослом, в его привязанности, он будет добиваться
подтверждений связи, стремиться ее сохранить и укрепить любой
ценой. Любой. Потому что, на кону – его жизнь.
Вот поэтому, едва родившись, младенец сразу принимается за дело. Нужно
найти своего взрослого и вовлечь его в привязанность. Привязать к себе,
да покрепче. У него для этого есть все необходимое, природа его
оснастила как Джеймса Бонда для особо сложной миссии.
Без
зубов, но вооружен
Крик – это, конечно, главное оружие новорожденного. А что он еще может?
Пока даже собственные руки-ноги его не слушаются. Поэтому, чтобы
привлечь внимание взрослого, он кричит. Нет, не просто кричит, а
КРИЧИТ. Вопит. Орет.
Объективно плач новорожденного – звук не такой уж громкий и резкий.
Особенно для жителя большого города, который постоянно живет в шуме –
ну чем таким может поразить его крохотный человечек по сравнению с
дрелью соседа, грохотом метро, ревом взлетающих самолетов, треском
мотоцикла, музыкой, грохочущей отовсюду? Однако от любого из этих
звуков, хоть и неприятных, мы можем как-то абстрагироваться. Научиться
не слышать, не замечать и даже спать под них. Говорят, во время войн
люди и под канонаду засыпали. А от плача младенца абстрагироваться мы
не можем. Он проникает «в самую печень», он «мертвого поднимет», он
попадает в какой-то такой диапазон частот, который пробуждает в нас
инстинкт заботящегося взрослого и голос этого инстинкта неумолим.
Неважно, что ты устал и хочешь спать, или болен, неважно, что ты занят
чем-то другим, неважно, хочешь ли, можешь ли, – быстро, прямо сейчас,
все бросил, встал и пошел к ребенку. Это действует, даже если плачет
чужой ребенок: мы оглядываемся, беспокоимся, а уж если наш, мы готовы
на что угодно, лишь бы это прекратилось: кормить, согревать, мыть,
качать – все, что нужно, чтобы младенец был жив и здоров.
Бывает, что инстинкт заботы поврежден, временно (например, под
воздействием изменяющих психику веществ: алкоголя, наркотиков) или
устойчиво (из-за психического расстройства, собственного крайне
травматичного опыта, органического поражения мозга). Тогда крик
младенца либо не может пробиться сквозь дурман, остается без внимания,
либо вызывает патологическую, не предусмотренную природой реакцию:
ярость или отчаяние. Так происходят трагические случаи из криминальной
хроники, когда орущего ребенка бьют об стену или в окно выбрасывается
мать в состоянии послеродовой депрессии.
Однако попытки сломать инстинкт, вместо того, чтобы его слушаться,
имели место и во вполне респектабельном обществе, например, в начале XX
века в поездах весьма развитых и благополучных стран пытались
установить звукоизолирующие боксы для младенцев. Это были такие
закрытые ящики с толстыми стенками и дырочками для воздуха, куда
родителям предлагалось укладывать плачущих детей, чтобы они не мешали
отдыху других пассажиров. От идеи быстро отказались – все же пожалели
детей, хотя и в наши дни то и дело вспыхивают бурные гневные дискуссии
на тему «избавьте нас от этого звука, перевозите детей как-то отдельно
или сидите с ними дома».
Впрочем, не все же кнутом, есть в распоряжении ребенка и пряники.
Обычно на втором месяце жизни в один прекрасный момент ребенок делает
это. То, от чего родители теряют всякое самообладание, начинают
возбужденно звать друг друга, бегать по квартире в поисках
фотоаппарата, звонят родным и рассказывают друзьям, что их ребенок
сегодня в самый первый раз – улыбнулся.
Казалось бы, что такого? Крошечное существо слегка растянуло свой
беззубый ротик. А еще немного позже научилось добавлять к этой гримаске
негромкий звук – смеяться. Однако у взрослых улыбка младенца вызывает
состояние эйфории, ни с чем не сравнимого блаженства и счастья. Это
такое удовольствие, что с этого момента взрослые готовы в лепешку
расшибиться, чтобы он сделал так еще раз. И еще. И еще. Мы опять готовы
носить, качать, подпрыгивать, целовать, размахивать погремушкой, петь,
кукарекать и фыркать, заставлять кошку работать зоопарком, а дедушку
шелестеть газетой, – да все, что угодно, лишь бы он смеялся почаще.
Лишь бы снова испытать этот ни с чем не сравнимый кайф.
Догадываетесь, на что похоже? Природа позаботилась о том, чтобы мы сели
на этот крючок. Ребенок получит все, что ему нужно для роста и
развития, вознаграждая родителей за труды мгновениями неземного
блаженства. Это тоже работают инстинктивные программы заботы о
потомстве. Как секс сделан приятным, чтобы мы не ленились плодиться и
размножаться, уход за младенцем тоже сопровождается вознаграждением в
виде выброса гормонов удовольствия в кровь.
На самом деле ребенок может даже
ничего не делать особенного, все равно он вовлекает нас в привязанность
– просто самим своим видом. Большая голова, пухлое личико, носик
пуговкой, большие глаза, короткие руки и ноги, – все это обращено к
инстинкту заботы. А как он сладко пахнет…
Известно, что при случайном попадании в поле зрения фигуры с
младенческими пропорциями, мы задерживаем на ней взгляд чуть дольше,
чем на любой другой. Инстинкт требует посмотреть внимательней и
убедиться, что с ребенком все в порядке. Кроме того, фигуры с
младенческими пропорциями всегда вызывают невольную симпатию, мы
запрограммированы на то, чтобы они нравились. Это свойство психики
активно используется в рекламе и создании картинок-брендов, вспомнить
хоть Микки-Мауса или Олимпийского Мишку.
Той же цели – удержать контакт со взрослым – служат рефлексы,
доставшиеся людям от далеких предков-приматов. Новорожденный цепко
хватается за палец или за волосы взрослого, а если его слишком резко
опустить и положить, вскидывает ручками и ножками, как бы стараясь
охватить лапу взрослого. Нашим предкам это помогало не потерять
детеныша, если приходилось быстро убегать от хищника в густых зарослях
или по веткам деревьев.
Только родившийся ребенок уже может узнать свою мать по звуку голоса,
запаху и вкусу молока, а сразу после родов, если нормально себя
чувствует, пристально смотрит матери в лицо, запечатлевая его в глубине
памяти – это инстинктивная программа импринтинга
(запечатлевания), существующая у млекопитающих и птиц.
Импритинг животных – простая и потому очень негибкая программа
привязанности. Например, австрийский исследователь Конрад Лоренц
описывал случай, когда вылупившиеся из яиц гусята увидели в первые
минуты своей жизни не маму-гусыню, а его ботинки. После этого они
считали мамой ботинки и ходили за ними повсюду. Человеческий инстинкт
устроен намного сложнее, иначе с момента появления родильных домов все
дети считали бы родителями только врачей в белых халатах, а своих
родителей игнорировали. К счастью, это не так, и дети, по тем или иным
причинам, не получившие опыт послеродового импринтинга, все равно потом
любят тех взрослых, которые о них заботятся.
Не менее важен в первые часы после рождения тактильный контакт младенца
с матерью, причем не только для него, но и для нее. Ведь тело и психика
матери тоже заточены природой на то, чтобы заботиться о ребенке. Ее
грудь наполняется молоком, и если не приложить к ней ребенка, набухает
и болит. Ее растянутая и кровоточащая после родов матка сокращается и
быстрее заживает в ответ на сосание младенца. Матери нужно слышать
дыхание ребенка, чувствовать его кожей, нюхать, целовать, это
доставляет удовольствие и приносит успокоение. Если ребенка отделяют от
матери, ей неспокойно, она не находит себе места, ее мучают тревожные
фантазии о том, что с ним что-то случится, что его украдут, подменят,
что он заболеет, умрет. Она хочет быть с ним, все ее мысли и чувства –
о ребенке, она достаточно легко просыпается на его зов, даже если
утомлена родами.
Есть даже гипотеза , что такое тяжелое расстройство психики, как
послеродовая депрессия, связано с практикой отделения новорожденного от
матери после родов «ради отдыха» женщины или для медицинской помощи
ребенку. Если мать лишена возможности держать ребенка у груди, смотреть
на него, вдыхать его запах, глубинные, инстинктивные слои ее психики
трактуют это как гибель малыша. Ты родила, но его нет – значит, ребенок
умер. Ведь никакие «отдельные палаты для новорожденных» в древнюю
программу не вписаны. И начинается переживание потери ребенка,
горевание, тоже очень глубокая древняя программа, которая есть у многих
млекопитающих, например, мы можем наблюдать ее у кошек и собак,
потерявших потомство. Сначала мать страдает от мучительной тревоги,
мечется, не находит себе места. Потом погружается в депрессию и
отчаяние, прерывающееся вспышками гнева.
Однако ребенок-то жив, они возвращаются домой, за ним надо ухаживать,
окружающие ждут от женщины счастливого и заботливого материнства. Но
для глубинных слоев ее психики ребенок – умер. Его нет. А это какой-то
другой, чужой, наверное. И почему она должна о нем заботиться? Ребенок
не радует, он не нравится, не вызывает умиления, его беспомощность и
требовательность раздражают вплоть до ярости. Семья и окружающие обычно
не понимают, что происходит, да и сама женщина не решается признаться,
что не любит ребенка, которого ждала и хотела. В самых тяжелых случаях
страдания бывают столь невыносимы, или страх перед собственной яростью
к ребенку так пугает, что мать может даже совершить попытку
самоубийства.
Если материнский инстинкт в порядке, мама готова и хочет принадлежать
ребенку, стать для него своим взрослым, взять на себя
ответственность за новую жизнь. Это странное чувство – она не
принадлежит себе, она несвободна, привязана всеми чувствами к этому
пищащему комочку – и она счастлива. Если ребенок первый, это новое
состояние может быть ошеломляющим.
Я хорошо помню тот день, когда родился мой сын. Это был еще старый
советский роддом, детей уносили куда-то и не приносили потом целые
сутки («у вас отрицательный резус, ребенку вредно»). Я увидела его
после рождения всего на пять минут. Он был маленький, сердитый, и
какой-то весь бедненький.
Позже, среди ночи, я вынырнула из неглубоко сна, и тут случилось это.
Центр мира вышел из меня, откуда-то из района солнечного сплетения и
медленно поплыл из палаты, по больничному коридору – туда, где,
предположительно, лежали дети. Где был мой. Это странное такое чувство,
когда центр мира, точка отсчета системы координат от тебя уплывает. Ни
хорошо, ни плохо, а просто неизбежно, и ты понимаешь, что больше
никогда не будет, как прежде.
Итак, с первых же минут жизни ребенка между ним и матерью начинают
стремительно завязываться нити будущих отношений. Каждое кормление,
каждый взгляд, каждое касание, каждый вдох неповторимого запаха – это
тонкая, но прочная нить, соединяющая их навсегда, врастающая в их души.
Нитей становится все больше, они сплетаются, накладываются друг на
друга и вот уже мать и ребенок соединены новой, не материальной, а
психологической пуповиной, по которой теперь будут идти от матери к
ребенку защита и забота, а от него к ней – доверие и безоглядная
любовь. Вот это и есть привязанность – психологическая пуповина,
глубокая эмоциональная связь между родителем и ребенком .
Как-то на детской площадке наблюдала сцену: малыш лет двух с половиной
начал испуганно оглядываться – маму потерял из виду, отошла куда-то,
уже и палец в рот пошел, и губы задрожали, сейчас заревет. И тут
девочка чуть постарше обернулась к стоящим вокруг взрослым и
требовательно так спросила, даже ногой притопнув: «Где от этого
мальчика мама?!»
Так дети видят устройство мира. Каждому ребенку полагается его
собственная мама, вместе они – одно целое, комплект.
Но мы все о маме. А как же папа? И другие члены семьи? Примерно так же.
Их с ребенком взаимозависимость меньше обусловлена физиологически, но
принцип тот же: каждый акт защиты и заботы со стороны взрослого
завязывает ниточку, каждый раз, когда ребенок просит помощи и получает
ее, каждый раз, когда ему отвечают взглядом на взгляд, улыбкой на
улыбку, объятием на протянутые ручки – завязывается нить. И с папой, и
с бабушкой-дедушкой, и с сестрами-братьями. И с приемными родителями,
если так случилось, что ребенок остался без матери.
Формирование привязанности не только к
матери, но и к другим заботящимся взрослым – это стратегия природы,
обеспечивающая выживание младенца. Мы рожаем редко и тяжело, вынашиваем
обычно по одному плоду. Цена ребенка для нашего вида очень высока,
поэтому на заботу ориентированы не только женщины фертильного возраста,
но и мужчины, и чуть подросшие дети, и старики. На них тоже неотразимо
действуют и крик, и улыбка, и внешний вид младенца, и они также прочно
привязываются к малышу, обеспечивая ему защиту и заботу всей семьи.
Людмила Петрановская
Глава из «Тайная опора: привязанность в жизни ребенка»
АСТ; Москва; 2015
|
